Шишки (АК-47)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Шишки (Candy Kush)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Альфа-ПВП (Кристалл)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Альфа-ПВП (Мука)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Амфетамин
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Мефедрон (Кристалл)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Мефедрон (Мука)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Гашиш (Евро)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Экстази Iphone (250мг)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Экстази Sprite (250мг)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
MDMA (Кристаллы)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
ЛСД-25
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Героин (VHQ качество)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Метадон (Кристаллы)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Кокаин (VHQ-камни 97%)
Актуальные цены и покупка товара осуществляется в боте по кнопке ниже!
Папа стал безработным, болезнь мамы обострялась. Ходила я к ним по бульвару Крым-Гирея [4]. Выйти замуж за нееврея было позором для всей семьи. Мама с тех пор всегда радовалась, что она вовремя вышла во двор, а я потом много лет боялась электричества. Мамин брат по этому случаю прислал яблок. В коридоре больницы была ванная — но настолько грязная, что я не решалась в нее залезать. Мама подергала ногу и бросилась за советом к соседу. Мы перебрасывали деревянную палку с одной стороны улицы через провода на другую сторону. Когда меня не «лечили», я уходила в больничный сад и слонялась там весь день между скульптурами, чтобы не слышать гадости от соседки по палате. Он брал нас с собой в гости к партийным начальникам, жившим в Москве, — их фамилии я не помню. Тетке не нравилось, что я все время хандрю, и она повела меня к врачу. Хотя в центре Симферополя давно горел электрический свет, мы продолжали освещать дом по вечерам керосиновой лампой.
Сейчас многих не помнят, а кого просто и не знают. Если спросить, кто писал о Киеве, то, прежде всего, назовут Булгакова. Кто-нибудь вспомнит и. Действующее вещество Прегабалин - список лекарств и препаратов в каталоге аптеки Фармленд.
Я помню нашу радость, когда от него приходила посылка, — мы вскрывали деревянный ящик и лакомились яблоками. Помню я себя начиная с двух лет, так что все, что было рассказано до сих пор, услышано мною позже: ребенок играет, а мама делится с зашедшими навестить ее подружками юности своими горестями и сомнениями. По дороге я заставала Долю, дерущегося с мальчишками, а судки с обедом стояли на обочине тротуара. Пес Керзон спит с дядей. Первые годы ее воспитывала мама, а потом Анисим Антонович забрал к себе. Не знаю уж, как они разузнали, но выяснили весь план и даже рейс парохода.
Папа все делал для семьи. Мама очень удивилась, обнаружив, что фон Кильке знает, как ее зовут. Мы тоже жили на грани бедности, но папа не только покупал книжки, но и приобрел для нас пианино — и мы, трое старших детей, стали заниматься музыкой. Когда дошла очередь до Сени, норма была уже выполнена. Я теперь все делаю медленно, так что разбиралась я почти две недели. И, как первый раз вошел поп, Нонна поднялась из-за парты и говорит: «Батюшка, у нас тут иноверка — пускай выходит из класса». Тогда его арестовывали и сажали в кутузку. Считалось, что после болезни мне надо лучше питаться, и папа покупал на рынке масло и давал мне хлеб с маслом. Через несколько недель тетя послала нас на Мясницкую улицу за покупками. Но сами провода нас очень заинтересовали, и Доля тут же придумал игру. С этого момента я должна была на переменке прибегать из школы домой пить какао.
Много событий стерлось из памяти, много событий потускнело. Плохо так долго жить: слабеет память и уходят силы. Сколько я помню тетины квартиры, все там было рационально, просторно и чисто. На вокзальной площади, где начинался наш Лиговский проспект, стоял какой-то тяжеловесный памятник. Вечером, закончив дневные хлопоты, мама зажигала нашу керосиновую лампу в деревенских домах были только свечи , к нам приходили деревенские ребята, наши товарищи по играм, и мама читала нам стихи и рассказы из детского журнала «Светлячок».
Что она говорила врачу, я не знаю, но меня осмотрели и оставили в больнице. Весь вечер папа жаловался: «Работы нет, денег нет, жить не на что». Постепенно я осознала, что наша жизнь с приходом войны стала меняться. Я уже шла на поправку, а папа все меня спрашивал: «Доченька, что ты хочешь? Редко дети в два года что-то запоминают, но этот контраст так поразил меня, что я запомнила его на всю жизнь. Она мне рассказывала чудесные истории про Христа, а я приходила и пересказывала маме. Особенно не любила Ревекку тетя Вера.
По дороге зашли в какую-то деревню. Я хорошо помню, как мама выносила ему рюмку водки и пятак на подносе, а он, крякнув, выпивал водку, обтирал кулаком свои длинные усы, брал пятак и изрекал: «Ну, живите». Начинаем осваиваться. Как так получилось, что высокородная Ханна поженилась с бедняком Залманом, — по большой любви или женихов было мало, — я не знаю, но жили они в Яновичах мирно и с большим достоинством. Теплый человек. Я этот разговор слышала. Весь день мама занималась по хозяйству, а мы играли с деревенскими детьми. Он отличался живым умом, сообразительностью и любознательностью. Чудовища на мгновение замерли, попятились — и задом-задом вышли из избы. Хозяйство вела тетя, если не считать полотера, приходившего раз в месяц, и прачки, забиравшей белье. Лицо у куклы оказалось восковое.
Я поднялась с постели, чтобы спасти ее… Нашли меня на полу в бреду. Семья жила на «партмаксимуме» — на большее Анисим Антонович претендовать не разрешал. Дедушка опять начал ездить по деревням и скупать рухлядь. У его товарища, сказал Доля, друг работает в пароходстве, и, когда объявят, что пароход уходит в Америку, он, Доля, проберется в трюм и уплывет. Доля, средний брат, был непоседливым мальчиком, мастером шалостей, но более чутким, отзывчивым и добрым. В первый день каникул мы с ней стали играть во дворе. Одной даме я не понравилась — она решила, что у меня «плохой глаз».
Оказалось, что Циля удачно повисла вниз головой на трубе, которая торчала из воды. Справа от дороги степь, слева бор, а на горизонте горы — синие, зеленоватые, что-то блестит, как серебро. Одолеть их, как и дедушкины еврейские молитвы, я не могла. В Средней Азии и в Сибири дядя, без высшего образования, легко руководил большими железными дорогами. Через несколько дней тетя повезла меня в железнодорожную больницу. Плохо так долго жить: слабеет память и уходят силы.
Один раз поехали далеко в лес — наняли телегу, переговорили с возницей. Мальчишкой он ушел из деревни на паровоз. Вера попрекала ее, давала ей обидные прозвища, пеняла Ревекке, что она неопрятная, а семья у нее туберкулезная. Мы уже возвращались назад, как вдруг к нам бросилась наша собака, таща на поводке какого-то мужчину. Тетю интересовал их образ жизни, она все восторгалась их квартирами и обстановкой. Как они догоняли, каким транспортом — я не знаю, но осталась мама без колец, без сережек, все ценное, что на ней было, им пришлось продать. Харьков сохранился в моей памяти таким, каким был во время войны. В моей жизни все неоднократно кардинально менялось.
Меня смущало, пугало и оскорбляло ее поведение. У его товарища, сказал Доля, друг работает в пароходстве, и, когда объявят, что пароход уходит в Америку, он, Доля, проберется в трюм и уплывет. Мое первое яркое воспоминание относится к началу империалистической войны. В один прекрасный день Доля сказал: «Я ухожу». Прием в гимназию происходил в украшенном актовом зале, на скамейках сидели нарядные дамы с красиво одетыми детьми. О жизни бабушек и дедушек я наслышана из случайно оброненных фраз, замечаний или разговоров между родителями.
Головку сахара и картофель с этим в Симферополе было плохо приносил домой папа. Папа научил меня неаполитанской песенке «Санта Лючия». Циля заметила, что колодец, вырытый посреди двора, не закрыт. Перед отъездом я спросила: «Тетя Вера, можно я сбегаю к маме в больницу попрощаюсь? А Самуилу нужно с рабочими рассчитываться. Сеня долго сопротивлялся, не хотел ее пить, и маме пришлось на него прикрикнуть. Мама объясняла, что бабушку и дедушку не надо огорчать. Увы, этого не случилось. Потом заболела туберкулезом и Ревекка. Мы тоже жили на грани бедности, но папа не только покупал книжки, но и приобрел для нас пианино — и мы, трое старших детей, стали заниматься музыкой. Без сожаления я покинула холодный неуютный город, школу и пустую квартиру, где остался после нашего отъезда только портрет Троцкого. Тетю интересовал их образ жизни, она все восторгалась их квартирами и обстановкой. В прыжке он схватился за провода и дико заорал.
Когда Ревекка вышла замуж, ее родители ничего ей не дали, а приданое устроили братья. Я не заметила, что за мной шел папа. Возвращались домой, а тетя Вера и Лида сонные, только проснулись — поспать любили. Анисим Антонович терпеть не мог грязь. Был, например, случай, когда Самуил строил пятиэтажный дом в Полоцке, а поставщик привез бракованный кирпич. Есть люди, которые умеют держать все при себе — не жаловаться, не говорить, — и кажется, что они хорошо живут.
За глаза мы прозвали его Дон Кихотом. Тетка взяла подводу, а возница спрашивает: «Куда везти? И Соломон Абезгауз, и его жена болели туберкулезом. Лида говорила: «Ты отвечаешь у доски, как с того света». Первому отъезду тетки мы даже обрадовались. Перед отъездом я спросила: «Тетя Вера, можно я сбегаю к маме в больницу попрощаюсь? Нас спасала только школа: американское общество ARA [3] присылало туда помощь. Я же тебе сказал: хоть из-под земли сапожника достань — а ботинки почини! Ухаживание было настойчивым и бурным, а любовь — взаимной. Дом был ведомственным, и в нем жили дядины сослуживцы. На следующее лето она приехала вместе с дочкой Анисима Антоновича от первого брака, Лидой, взяла нас, детей, и повезла на море. Вот так Анисим Антонович появился в моей жизни. Я уже шла на поправку, а папа все меня спрашивал: «Доченька, что ты хочешь? Эти два слова — «война» и «фронт» — послужили Сене первой азбукой. На пароход дали телеграмму.
Тетю интересовал их образ жизни, она все восторгалась их квартирами и обстановкой. В советское время, когда я получала паспорт, я попросила убрать вторую букву «д» и стала Гедой. Помню я себя начиная с двух лет, так что все, что было рассказано до сих пор, услышано мною позже: ребенок играет, а мама делится с зашедшими навестить ее подружками юности своими горестями и сомнениями. Все следующие дни у меня болела голова — и я скучная сидела в углу квартиры. Не то чтобы она была злая — она была нудная. Красивые волосы были у всех Зиманенко, но самые красивые — у тети Веры. Через неделю тетя вернулась вся на нервах и почти сразу, ничего не объяснив, уехала опять. В то время почти в каждом деле были подрядчики, которые все организовывали. Когда деньги кончились, мама хотела отказать учителю, но он сказал: «Я буду заниматься с детьми за чашку чая с сахаром», — и уроки продолжились. Едем медленно — долгие остановки на станциях, переездах и просто в чистом поле: идет война, и поэтому гражданский поезд все время пропускает военные составы. Одолеть их, как и дедушкины еврейские молитвы, я не могла. Ладно, сдавай, что написала, а то потом будем вслух читать — тебя никто не дослушает…», — и за недописанное сочинение поставил мне пятерку. Он почти не бывал в кабинете — всегда где-то на линии, среди рабочих и машин. Когда Сене исполнилось 13 лет, бабушка настояла, чтобы был выполнен обряд бар мицва. Деревня называлась Раковка.
УДК (). ББК я О Рецензенты: Исаев Юрий Николаевич, д-р филол. наук, ректор БУ ЧР. ДПО «Чувашский республиканский институт образова-. Редакционный совет: Чернов А.В., доктор филологических наук, профессор. Селевич Т.С., кандидат экономических наук, доцент.
Они выходили из подъезда — и им подавали карету. Тетка взяла подводу, а возница спрашивает: «Куда везти? В м году немцы приблизились к Харькову. У старшего брата был свой магазин. Она мне рассказывала чудесные истории про Христа, а я приходила и пересказывала маме. Радость была обоюдная — со слезами, криком и лаем.
Не однажды простые деревенские бабы и мужики помогали нам в трудные минуты жизни. А когда я выздоровела, начался голод. И Соломон Абезгауз, и его жена болели туберкулезом. Самые интересные игрушки из тыковок и бумаги делал Доля. Ушли из жизни родители, братья, мой муж Марк, коллеги, учителя — и унесли с собой каждый свой неповторимый внутренний мир. Еще делали блюдо из вареной редьки и меда, варили чак-чак. На праздники бабушка всегда брала нас к себе и говорила маме: «Ладно, Ревекка, отдавай детей — пусть на твоей душе будет поменьше грехов».
Пробы Лирика капсулы 300 мг Мариинский Посад Разницу в материальном положении она воспринимала очень болезненно. К счастью, отделался ушибами. Я с раннего детства отучилась канючить и жаловаться. Я помню, как в том году в декабре выпал первый снег: мягкий, мокрый, он покрывал желтую траву. Больше всего беспокойств доставляла ей я — капризами и нытьем. Самые интересные игрушки из тыковок и бумаги делал Доля. Надела коньки, кое-как доковыляла до льда.
Доля и Шура, младшие, стали шуметь, играть. У нас заболела бабушка Ханна — самая аккуратная и пунктуальная из всей семьи, она, конечно же, мыла руки и не ела грязные фрукты. Мне было и стыдно, и грустно, а мама улыбалась. Она подбежала к нему, нагнулась, чтобы потянуть крышку, — и упала вниз. А у меня началась вторая волна тифа. Сеня первым отказался от занятий и стал сам учиться игре на мандолине — и неплохо играл. Не пришел меня навестить и папа. Керзон носился вокруг нас. И вот в один прекрасный день на нашу улицу въехал открытый автомобиль-ландо. Надсон, Блок, а потом Демьян Бедный и Маяковский — папа читал нам вслух, как только они появлялись в печати. Сама я узнала, что такое ожог, позже и теперь понимаю, что боль была нестерпимая.
Все годы империалистической и гражданской войны родители о ней не слышали. Как-то я подружилась с девочкой-евангелисткой. И тетя решила отвезти меня на кумыс. Мама сказала: «Рано вы собрались нас поминать». Мы с ней оказались совсем разные — и внешне, и по сути: Лида — красивая, дородная, ухоженная, капризная, дочь большого начальника, а у меня головные боли, я тоскую о маме, братьях, маленькой сестричке и зеленом Симферополе. Чудовища на мгновение замерли, попятились — и задом-задом вышли из избы.
Грибы тетя Вера на костре готовила — мастерица была. Голос не тот — первое разочарование. Мелочь — а мне отрадно. Я и Шурочка поплакали, а он пообещал написать из Америки — и исчез. Мама и Доля заболели испанкой одновременно. Два имени у него было из-за перенесенной в детстве болезни, когда он чуть не умер и выжил под другим именем. За Дальней улицей на цветущем поле построили бараки, куда свозили заболевших. Я помню, как он надевал талес и молился. Мама болела, ей было трудно справляться с четырьмя детьми, поэтому бабушка с дедушкой взяли Шурочку к себе. Значит, по деньгам 10 рядов кладки потеряно. Папа был строгим: то, что он говорил, должно было беспрекословно выполняться. Крестьяне очень дешево продавали городским дачникам овощи и раков. Не было во мне ничего, что могло бы порадовать тетю, чем она могла бы похвастаться перед своими знакомыми. Мы едем в Москву.
Нервы напряжены до предела. Отец устроил Доле громадную порку. Первый раз в жизни я вошла в лифт — от неожиданного подъема у меня закружилась голова, меня затошнило. О жизни бабушек и дедушек я наслышана из случайно оброненных фраз, замечаний или разговоров между родителями. Вышла на Лиговский проспект и пошла в сторону дома, где мы жили почти 90 лет назад. Обсуждали, где принимать — в нашем доме или у бабушки с дедушкой. Какао было противное, и я выливала его с балкона на улицу. Осталась фотография, где мы все в купальниках на берегу около Евпатории. Справа от дороги степь, слева бор, а на горизонте горы — синие, зеленоватые, что-то блестит, как серебро. Мы, дети, видели его только по воскресеньям. А Самуилу нужно с рабочими рассчитываться. В этот раз в ожидании назначения на новую должность мы жили в служебном вагоне — сначала на Казанском, а потом на Ленинградском вокзале.
Отдыхали мы хорошо: море, солнце — чего же еще? В летние месяцы, когда печка не топилась, она служила нам домиком для самодельных кукол. Папа был строгим: то, что он говорил, должно было беспрекословно выполняться. Нам, младшим, он подчеркивал свое старшинство: «Старшего братца нужно бояться». Основным инструментом воспитания для папы служил ремень — и доставалось всегда Доле. Оказалось, что весь Харьков был во время войны разрушен, а дома «Саламандра» уцелели. А когда движение открылось, его перевели в Омск. Доля, средний брат, был непоседливым мальчиком, мастером шалостей, но более чутким, отзывчивым и добрым. В одной руке она держала ломоть белого хлеба, а в другой — черного, и так и ела по очереди — вкусно. На уроках я отвечала как в трансе, стала получать двойки. Уезжая, Анисим Антонович сказал тете Вере: «Посмотри, как бедно живет семья твоего брата — надо им помогать». Папа снял для родителей соседний домик — тут же, на Дальней улице. Ветра были такие, что я не могла идти. Я уже шла на поправку, а папа все меня спрашивал: «Доченька, что ты хочешь?
Как они догоняли, каким транспортом — я не знаю, но осталась мама без колец, без сережек, все ценное, что на ней было, им пришлось продать. Сеня мало участвовал в наших играх и шалостях. А уж о таких фруктах, как киви, мандарины, бананы, ананасы, в Витебске тогда не только не слышали, но даже на картинках их не видели. Меня очень занимал процесс подкачки примуса, и как-то, когда мы кипятили чайник, а мама на пять минут вышла во двор, Доля сказал, что сейчас покажет мне, как качать примус. Праздничные дни бабушка обставляла как-то особо торжественно, с каким-то скрытым смыслом, с молитвами нараспев, с незнакомыми гостями, по-видимому, еще более бедными, чем мы сами. Из разговоров взрослых я понимала, что дяде работается в Ленинграде непросто.
Все предупреждения мамы о необходимости мыть руки и фрукты мы, дети, часто забывали. Я вернулась домой с рваными ботинками, а отец принялся кричать: «Как?! Вставать не хочется. Был Залман среднего роста, широкоплеч и молчалив. Недавно я решила разобраться на кухне, взяла старую швейную машинку, которая мне досталась от родителей, и перенесла в комнату. Папа снял для родителей соседний домик — тут же, на Дальней улице. Наконец подрядчику эта канитель надоела — и он вырвал из паспорта Семена листок, где ставили право на жительство. Я спросила у женщины, которая шла по улице: «На этой улице стоял большой доходный дом». Звали его Анисим Антонович, он был революционер, большевик, командир Красной армии, и у него был автомобиль с водителем. Приехали мы на поезде в Боровое. Но я все терпела — не плакала, не распускалась.]
Мне было и стыдно, и грустно, а мама улыбалась. Мама болела, ей было трудно справляться с четырьмя детьми, поэтому бабушка с дедушкой взяли Шурочку к себе. С вечера ни Доля, ни Сеня воду не принесли — я пошла за водой. На праздники бабушка всегда брала нас к себе и говорила маме: «Ладно, Ревекка, отдавай детей — пусть на твоей душе будет поменьше грехов». Сапожники в те времена в подъездах сидели. В Витебск приезжала оперетта. Когда меня не «лечили», я уходила в больничный сад и слонялась там весь день между скульптурами, чтобы не слышать гадости от соседки по палате.